Трудности перевода: лиловые глаза, жираф и слон.

О трудностях перевода стихотворений с разных языков мира на великий и могучий сказано и написано довольно много. Оно и понятно -  с прозой несколько проще. А тут мало хорошо знать языки, надо ещё и самому быть поэтом.

Слон или жираф, письмо или чепец?

Довольно занятно с этой точки зрения взглянуть на поэзию Льюиса Кэрролла. Оставим в стороне его знаменитое  «Варкалось. Хливкие шорьки…» - это поэзия нонсенса в чистом виде, плохо переводимые слова, сочиненные лично автором. Есть у Кэрролла в романе «Сильвии и Бруно» стихотворение «Песня садовника». Произведение немного странное, но отдельные его слова прекрасно поддаются однозначному переводу. К примеру, в первом четверостишии вполне определённо о садовнике говорится, что он думал, будто увидел слона, играющего на дудочке, но взглянул снова и обнаружил, что это - письмо от жены, и изрек, что теперь-то понимает горечь жизни. Но стихотворение это вам не проза! В него так просто смысл не уложишь.

В переводе Д. Орловской (Льюис Кэролл.  Алиса в стране чудес. Алиса в Зазеркалье. М:.Наука, Главная редакция физико-математической литературы, 1991 г.) стихотворение похоже само на себя:

Ему казалось - на трубе   Увидел он Слона.

Он посмотрел - то был Чепец,   

Что вышила жена.И он сказал:

«Я в первый раз   Узнал, как жизнь сложна».   

И не так, в общем-то важно, что вместо письма оказался чепец – главное, жена на месте. И, что немаловажно, сохранена атмосфера нонсенса. Другому переводу (точнее пересказу) Песни садовника тоже абсурдности не занимать.

Он думал - перед ним Жираф,

Играющий в лото;

Протер глаза, а перед ним -  

На Вешалке Пальто.

«Нигде на свете,- он вздохнул,-

 Не ждет меня никто!» 

Такой вот «пересказ с английского» получился у Г. Кружкова («Сказки Биг Бена», Москва, «Монолог», 1993 год.). И ладно, вроде бы, что вместо слона жираф. Тоже хорошее вполне себе экзотическое животное. Но где, спрашивается, тут Льюис Кэрролл? Этот вопрос вовсе не рассеивается, а наоборот возрастает с чтением каждого следующего четверостишия. Кэрролл писал о садовнике, который думал, что видит альбатроса, порхающего вокруг лампы, но при повторном взгляде это оказалась почтовая марка за пенни; «Отправлялась бы ты лучше домой, ночь очень сырая», - сказал он. А у Кружкова:

Он думал, что над ним кружит    

Могучий Альбатрос;

Протер глаза, а это был   

Финансовый вопрос.

«Поклюй горошку,- он сказал,-   

Мне жаль тебя до слез!»   

Садовник Кэрролла проявляет заботу по отношению к крохотной марке, а у Кружкова он кормит горошком абстрактный финансовый вопрос, приговаривая что-то, больше похожее на издевательство.

Орловская подошла к задаче иначе:

 Ему казалось - Альбатрос   

Вокруг свечи летал.

Он присмотрелся - над свечой   

Кружился Интеграл.

«Ну что ж, - сказал он и вздохнул, -   

Я этого и ждал».

Нельзя сказать, чтоб интеграл каким-то образом был по смыслу ближе к почтовой марке, но садовник предстает в этом варианте более мягким и меланхолическим, что всё же, представляется, ближе к первоначальному образу. К тому же если вспомнить, что Кэрролл был математиком, интеграл выглядит очень даже кстати…

Правда, в следующих четверостишиях Орловская распаляется и вместо истории о том, как садовник думал, что видел кенгуру, а это работала кофейная мельница; когда он посмотрел еще раз, то обнаружил, что это таблетки из овощей и сказал, - «Если бы я проглотил это, я бы сильно заболел!» получается совсем другое:

Ему казалось - Кенгуру   

Играет в домино.

Он присмотрелся - то была   

Японка в кимоно.

«Идите спать, - он ей сказал, -   

Становится темно». 

А у Кружкова:

Он думал - на него идет   

Свирепый Носорог;

Протер глаза, а перед ним -   

С Микстурой Пузырек.

«Куда вкусней,- подумал он,-   

Был бабушкин пирог!»

Орлова брала хотя бы кусочек от первоначального варианта – без изменения остались животные, становившиеся «печкой», от которой «танцевал» перевод. Кружков же взял саму идею английского классика и написал совершенно новый, другой текст. Это можно назвать подражанием Кэрроллу, поэзии нонсенса, но пересказом, а тем паче переводом, тут совершенно не пахнет. Вообще не совсем ясно, зачем Кружкову понадобился Кэрролл для публикации своего творения под его именем…

Лиловые глаза Евлалии

От разнообразных переводчиков досталось не только Льюису Кэрроллу. В 1999 году издательство «Кристалл» в рамках малой серии библиотеки мировой литературы выпустило сборник стихотворений Эдгара Алана По, примечательный наличием нескольких переводов одних и тех же стихотворений разными авторами. Можно читать, сравнивать, как по-разному преломляется смысл в головах творцов-переводчиков. Собственно, относительно смысла расхождения не так уж велики. Разными словами и стихотворными размерами авторы передают одно и то же. Но детали!

Одно из своих произведений По озаглавил именем девушки. В оригинале бедняжку звали не совсем удобочитаемо - Eulalie. Впрочем, для героини грустно-веселой лирической песни о любви имя вполне достойное. К. Бальмонт, В. Брюсов и Н. Нович адаптировали её имя – Лелли, Юлэлей и Нелли, соответственно. Первая и третья версии откровенно перекорёживают исходный вариант, но хотя бы оставляют звеняще-колокольчиковое звучание имени нетронутым. А вот в переводе В. Васильева девушку зовут Евлалия.

Впрочем, даже это не самое страшное, бывают имена намного неблагозвучней. Но Эдгар По писал о девушке с фиалковыми глазами, смотрящей в небо.

И юная смотрит Евлалия на небо взором лиловым… 

Мужчины, вы умеете различать цвета? Лиловый и фиалковый это несколько разные вещи. Я бы сказала совсем разные. Не верите – погуглите.А монстр Евлалия с лиловыми глазами пусть приходит во сне к тем, кто днём плохо переводил стихи…